Мою собеседницу зовут Мария Скрипченко. В 2014 году она приехала, точнее сказать, бежала в США из Казахстана вместе с дочкой. Причиной побега указала преследования на национальной почве. Остановиться Мария решила в Нью-Йорке: тут были знакомые. Очень быстро женщина нашла адвоката и с его помощью попросила политического убежища. Все было сделано по правилам и в сроки. Но политического убежища Марии не дали — в самом конце интервью офицеру задала решающий вопрос и осталась недовольна ответом на него. В мае семья Скрипченко должна явиться в депортационный суд. Что потом - не знает никто.
Внимание! Вся информация для этой статьи записана со слов Марии и/или взята из ее официального заявления в Службу гражданства и иммиграции США. USA.one не вносил никаких дополнений в текст. От каких-либо оценок и выводов редакция воздерживается. Цель данной заметки — не рассказать о притеснениях русскоязычных в какой-то конкретной стране, а передать историю конкретного человека, получившего отказ в предоставлении политического убежища в США. Мы и дальше будем следить за судьбой Марии и ее дочери.
Я родилась в конце 70-х в небольшом городке Каскелен. Наша семья — русская, но всю жизнь, вплоть до 2014 года, я жила в Казахстане. И прекрасно помню, как поменялось отношение к этническим русским после 1991 года. Вообще, в Казахстане множество различных национальностей, и как таковых притеснений на национальной почве не было. Но к русскоязычному населению отношение именно после 1991 года изменилось в худшую сторону.
Казахстан последовательно начал строить модель этнического «единства», в которой доминирующее место отводится этническим казахам и казахскому языку. Понимаете, мы не учили казахский. Его никто не учил вплоть до распада СССР. Везде, дома и в общественных местах, мы говорили по-русски. Не потому, что мы не хотели, просто не было необходимости.
Но ситуация менялась. Так, в 2003 году в стране заработала государственная программа по возвращению этнических казахов на историческую родину из других государств. И казахи потянулись домой. И вот тогда уже заметно жизнь для всех остальных этносов стала меняться: стало заметно социально-материальное неравенство по этническому признаку, упал и общий уровень культуры.
Стало трудно найти работу: как конкурировать, если преимущество отдается казахам, а «русские» последовательно и терпеливо выдавливаются из коллективов? Мне кажется, власти Республики Казахстан не скрывают, что стремятся исключить всех неказахов из общественно-политической жизни страны.
Мария понимала, что для того, чтобы стать более конкурентоспособной, она должна выучить казахский язык. И начала учить его.
Я старалась, но мне было стыдно открыть рот и сказать что-то на этом языке — нас высмеивали. А ведь до сих пор толком нет учебников, нет курсов. Почему? Потому что все те, кто говорят на казахском, эти знания взяли в семье только. В школе с этим языком всегда было плохо: научили так-сяк писать, а говорить все равно никто не может — практика нужна. Казахи брали ее в семье, а мы? Нам было негде. И я пыталась, но часто мне в лицо говорили: «лучше не открывай свой рот, это ужасно!»
На глазах сокращается русскоязычное культурное и информационное пространство. А про напряжение на бытовой почве и говорить нечего. В общественном транспорте можно услышать грубость в свой адрес лишь потому, что ты не казах.
Свою историю в иммиграционное ведомство Мария уместила на десяти листах. Среди личных примеров мелькает и ссылка на статью историка из Казахстана, которая была опубликована в газете «Казахи Тілі» еще 8 декабря 1995 года. Мария считает, что она как нельзя лучше подтверждает ее слова. В статье, в частности, отмечается, что численность казахов в стране должна достичь 60%, именно тогда страна сможет стать по-настоящему независимой. Есть там ссылка и на слова советского и казахстанского ученого-демографа доктора политических наук Макаша Татимова, который скончался пару лет назад: «Было бы хорошо, если бы в Казахстане осталось не более миллиона человек (неказахов. — USA.one), чтобы они не смогли оказать больше демографического давления, навязать свой язык и не подавили бы казахскую культуру, как это было раньше».
Еще в школе я знала почему мне занижают оценки. Мне могли сказать: «В России отвечать будешь!» Помню, ввели новый предмет — историю Казахстана. И раздавали всем учебники. Нам, русским, выдавать их не хотели: «Вы все равно должны уехать в Россию!» Ну и как мы должны были становиться частью этого общества? Почему преподаватели поощряли такое отношение к нам? Они, кстати, часто в школе говорили на казахском. И да, я не понимала. Язык сложный, учить его было негде и не с кем. Я, кстати, училась в так называемой «русской школе». И никогда не отказывалась учить местный язык, считая, это как раз правильным. Но так и не смогла.
Когда мы с дочкой приехали в Америку, то первое, что меня поразило в обычных городских школах, — адаптация детей, которые приходят учиться, не зная языка. Уже через полгода моя дочка, которой тогда было 13 лет, говорила и прекрасно общалась со сверстниками, училась. А ведь я очень волновалась об этом, когда мы уезжали из Казахстана. Помнила свой опыт, свои ощущения от той «учебы»: я тупая, я не могу выучить простые вещи… Вообще, моя дочь в США расцвела. В Казахстане она не просто отказывалась ходить в школу, дошло до того, что ее так обижали физически, что мне пришлось заплатить, чтобы ее освободили от уроков физкультуры. «Что вы хотите, — открыто говорили мне учителя, — вы — русские!» А теперь смотрю на дочь и думаю: как же так? В Казахстане не я одна, а дети массово изучают язык годами и в конце концов даже не могут произнести даже элементарное предложение. Видимо, проблема не в детях — они везде одинаковы!
Помню, как я приходила из школы и плакала. Переводить меня в другую школу не было смысла: везде с русскими обращались одинаково. И мама моя тоже приходила с работы и плакала. Она работала в банке, с ней там отказывались говорить на русском. Она делала ошибки, лишалась бонусов… Уезжать нам было некуда.
По окончании школы Мария решила пойти по стопам матери и получить банковское образование. Она подала документы на русское отделение, но все тесты, которые ей предстояло сдать, были на казахском. На бюджетное отделение она поступить не смогла.
Чего только мы с мамой не наслушались, пока я поступала. И что мы необразованные и не можем заполнить документы, и что мы не хотим учиться… В итоге я не смогла пробиться в институт, пошла в заведение рангом ниже и потом услышала в свой адрес, мол, а потом вы, русские, жалуетесь, что не можете найти работу…
Мария окончила колледж. И родная тетя нашла для нее место кассира в одном из городских банков.
В марте 2005 года, пока я была на обеде, коллега выдала за меня $713. Несмотря на то, что у меня на руках был кассовый ордер на эту сумму (она оставила его для меня), начальство под угрозой увольнения вынудило меня выплатить эту сумму банку, оставив, таким образом, нас с дочкой без отпуска… Многие к тому времени уже уехали из Казахстана. А я не могла. Куда?
Переломным моментом в жизни Марии стала гибель мамы Людмилы Федоровны Малышевой. 15 декабря 2008 года Маше позвонила соседка, подруга матери, и сказала, что дом ее родителей открыт, но там никого нет. Мария сразу почувствовала неладное — мама была очень аккуратным человеком. Она должна была отнести еду мужу на работу, а вечером собиралась на день рождение к невестке — жене младшего сына Павла. Бросив все, Мария поехала к дому родителей, там встретила ту же соседка, которая, ничего не объясняя, велела срочно ехать в больницу. Маму Мария нашли в коридоре на каталке. Она была жива, но истекала кровью.
Я наклонилась над ней и заплакала, говорила: «Мама, что случилось?» Мама еле говорила, и сказала, что ее пытались порезать. «Они кричали мне: “Русский ублюдок!” Тут страшно. Уходи!» Я не могла поверить своим ушам. Но решила подумать об этом потом — маме нужна была помощь. Я стала просить врачей, которые были там, помочь ей. Брат тоже кричал. Но на нас не обращали никакого внимания. Я услышала, как кто-то сказал: «На одного русского меньше будет, эта овца в любом случае не выживет!» А мама лежала там и кричала. Просто нет слов, чтобы описать все это. Я помню, что грозила, что позвоню в центр, отвечающий за медицинское обслуживание. Через какое-то время встала перед врачами на колени, говорила им, что у них тоже есть матери. Потом маму увезли в реанимацию. И мы слышали, как она там кричит. Я не знаю почему. У них не было обезболивающего? Внутрь нас не пускали. Я побежала домой за деньгами, потому что врачи сказали, что надо купить лекарства. Когда я вернулась, она уже не кричала, она стонала. Нам с братом пришлось уйти — дома нас ждала милиция, и мы должны были дать показания.
Людмилу нашел сын Павел, который приехал домой раньше Марии. Женщину изрезали ножом и бросили умирать за беседкой. Сын услышал стоны матери, а потом с трудом отыскал ее саму — женщина была присыпана мусором. «Почему они сделали это со мной?» — только и смогла спросить она, когда сын взял ее на руки. Павел позвонил в скорую, где ему сказали, что машина будет через час. Тогда он отнес маму в машину и поехал с ней в больницу. Людмила Федоровна умерла через час после того, как дети оставили ее в реанимации. Когда ее сын пришел в морг и попросил выдать ему тело матери, его провели в отдельную комнату, где он нашел ее тело на полу, женщина была полностью голой.
После смерти мамы я впала в ужасную депрессию. Я не могла спать по ночам. Я боялась ходить по улицам, особенно в поздние часы. Я боялась за себя и за свою дочь. Полиция не расследовала дело, и буквально пару недель спустя, когда мы с братом пришли в полицию, нам сообщили, что дело закрыто из-за отсутствия улик. У них был нож, которым ее убили. Они нашли его при мне. Но мне в лицо было сказано так: «У нас лишнего времени, чтобы тратить его на русских…» А ведь убийца ничего не украл. Он просто зарезал нашу маму и ушел.
Вскоре после того, как Мария похоронила маму, ее дочь начала жаловаться на проблемы в школе. Она только пошла в первый класс и никак не могла найти общий язык с одноклассниками, потому что они уже говорили на казахском, а она нет. Мария, как могла, помогала ребенку. Они взяли дополнительные занятия, купили книги. Но процесс шел медленно. Дошло до того, что девочка отказывалась посещать школу — дошло до физической расправы.
Все мои попытки поговорить с директором оказались безуспешными. Нам с ней так и сказали: «Поскольку вы не говорите на казахском языке, никто с вами говорить не будет». И добавили: «Лучше всего, если вы покинете страну». Мой отец не перенес этого всего. Он умер от инфаркта 14 января 2011 года.
К тому времени Мария осталась единственной русской сотрудницей в коллективе. Ее зарплата была ниже, чем у других. Она чаще, чем остальные, задерживалась после работы: начальство нагружало ее работой других сотрудников в течение дня и она не успевала выполнять свою.
Я пыталась бороться за свои права. Я сказала, что не хочу работать в выходные, ведь эта работа даже не оплачивалась! Тогда мне сказали, что уволят. «Никогда и никогда ты потом в банке работу не найдешь! Туда берут только казахов!» — так мне сказали в лицо. Я все равно начала рассылать резюме по другим банкам. А еще в фирмы, которые искали бухгалтеров. Никто и никогда мне не позвонил. Если же я звонила сама, мне говорили сразу, что я не подхожу. И я стала работать бесплатно в выходные, потому что боялась стать безработной.
Мария заработала бессонницу, потом к ней добавилась мигрень, затем хандра, апатия… В феврале 2012 года она пошла за помощью к психотерапевту. Он лечил ее в течение двух лет — назначал лекарства, специальные расслабляющие упражнения. Но особенно доктор подчеркивал: до тех пор, пока не будут устранены факторы, провоцирующие такое состояние, лучше не станет.
И капля за каплей… Все добавлялось и добавлялось. Потом наступило 8 марта… 8 марта 2014 года Мария вместе с двумя подругами Еленой Ивановой и Олесей Макаровой отправилась в кафе, чтобы отпраздновать Международный женский день. Название этого заведения Маша уже не помнит, но знает, что оно расположено на пересечении улиц Муканова и Толе Би.
Внутри было много людей, ведь праздник. Свободных мест было много, но нас все не сажали. Приходили казахи — их да, а нас нет. Я сначала подумала, что это потому, что у них бронь, заказаны столики. Мы вышли и стали ждать около кафе, когда освободится место. Люди входили и выходили, а для нас места все не было и не было… Мы опять вошли и — о чудо! — нас посадили. Дали меню. Я пошла помыть руки и услышала как один из официантов сказал менеджеру: «Я не буду обслуживать этих русских, пусть уходят из нашего ресторана в свой собственный!»
Я вернулась и рассказала об этом своим подругам. Елена завозмущалась, попросила, чтобы нас обслужили. Тогда к нам подошел тот самый менеджер и сказал, что никто не хочет нас обслуживать, а потому нам придется покинуть ресторан. Мы встали, чтобы уходить. И тут к нам подошли двое мужчин, которые начали обзывать нас: «Русские проститутки! Попробуйте настоящих казахских мужчин! Ваши русские только пить умеют. Пошли, я дам вам попробовать казахов!» Мы кричали менеджеру ресторана, чтобы за нас заступились. Нехотя подошел официант, узнав, почему мы кричим, стал смеяться, приговаривать, мол, не зря он нас не хотел пускать. «Вы, русские, всегда недовольны обслуживанием!»
Мы не были одеты пошло, мы не вели себя вызывающе. Мы просто хотели посидеть втроем, отпраздновать наш день. В итоге одна из моих подруг сказала, что вызвала полицию. Мы пошли на улицу. Нас оскорбляли те, кто сидели за столиками. Мне пришлось закрыть уши руками. В полицию подруга не звонила, она просто сделала вид…
В начале июня 2014 года на Марию было совершено нападение. Примерно в девять вечера, когда она возвращалась домой с работы и несла продукты, на нее напал неизвестный мужчина.
Он схватил меня за шею сзади и поставил мне подножку. Я не смогла удержать равновесие и упала на землю. Я спросила: «Что тебе надо?» Он ответил: «Кошелек, телефон, деньги». Но не стал ничего брать, а просто стал бить меня. Несколько раз, ударил ногами в живот, схватил за волосы. Он кричал: «Русская шлюха, я вас ненавижу! Убирайся домой! Казахстан для казахов!» А я почему-то прикрывала лицо руками. Во двор въехала машина, меня это спасло. Ни в больницу, ни в полицию у меня не было идти ни сил, ни желания. Я помню, как они реагировали, когда была убита моя мама. Я пришла домой, положила лед на живот, выпила успокоительное и болеутоляющее. И, конечно, долго не могла уснуть. На другой день я подала заявление на получение американской визы. Я молилась каждый день, чтобы мне и дочке ее дали.
3 августа 2014 года Мария и ее дочь прибыли в США по неиммиграционной визе. Свою квартиру она просто закрыла на ключ, отдав его брату. Адвокату сразу отдала всю сумму — за ведение дела и представление ее интересов в суде, если потребуется.
А потом пришло время интервью. Офицера не интересовала гибель моей мамы и прочее. У нее все свелось лишь к одному вопросу: «Что (кто) именно угрожает ВАМ? Чего (кого) боитесь конкретно ВЫ?»
Мол, мама — это мама. Я говорила, что я боюсь за свою жизнь, за жизнь своего ребенка, что нет уверенности никакой в том, что то, что случилось с моей мамой, не случится со мной. Я сказала, что моему брату угрожают из-за моей квартиры, требуют ее отдать, переоформить. Но мне не поверили.
Офицера не устроил такой ответ, она хотела знать точнее: КОГО именно я боюсь. А я боюсь всех. Я не знаю, должна ли была я как-то готовиться к этому интервью. Мой адвокат мне ничего об этом не сказала. В самом начале мая у нас депортационный суд — что после него, боюсь даже думать. До интервью я рассуждала просто: вот моя правдивая история — как тут можно мне отказать? Но мне отказали. Какие у меня шансы выиграть суд, я не знаю. Что будет, если я его проиграю, даже думать не хочу — страшно. Куда мне возвращаться? Куда везти ребенка и зачем?
К сожалению, опрошенные мной адвокаты, практикующие в ситуациях такого рода, от комментариев отказались. Лишь один согласился на условиях анонимности прокомментировать случившееся:
Я не знаю, сколько заплатила Мария адвокату, думаю, тысяч 15–20, не меньше. Она рассуждала так: «Он адвокат, он умный, опытный. У него таких дел было уже выше крыши, с моим он справится, ведь оно такое легкое!» А адвокат так сочувствовал, когда ее слушал!
Нам, конечно, ничто человеческое не чуждо, но никто из нас, поверьте, не будет мучиться кошмарами или угрызениями совести, если клиент не получит в США убежища, проиграет суды и будет вынужден вернуться обратно. Это лотерея, тут без везения никак. Ну было у того офицера плохое настроение с утра, ну не может она себе представить, что бывает так: приходят люди и говорят: «Переоформи на нас квартиру сестры!» Ведь те, кто идут на интервью, должны сознавать: их офицеры часто родились и выросли в США, они даже примерно не представляют что творится за пределами США!
Самое главное — если вы решили подать на политическое убежище, то выбирайте того адвоката, который помог уже кому-то из ваших знакомых. Ищите при помощи сарафанного радио, а не того, кто широко рекламируется. Много рекламируется — значит, ценник будет конским, что не гарантирует качества работы.
Второе. Есть статистика: около 40% тех, кто просит убежища, проходят его с первого раза. То есть ваша героиня такая не одна, она как раз среди тех, кто в большинстве! То есть отчаиваться не надо. Кстати, о статистике. Я люблю своим клиентам говорить, что у меня с первого раза получают документы 65% клиентов. Цифра взята с потолка — просто красивое число, за которым ничего нет. Поймите, мы оформляем документы, как под копирку, ничего не привносим нового в новое дело. Оформили — послали, оформили — послали. А там молиться, молиться и еще раз молиться.
Третье. Исходя из вышесказанного, Марии не надо отчаиваться совсем. Ей не нравится, что ее адвокат спокоен, как мамонт? Так у нее таких отказников — полный коридор! У нее тех, кто получил все сразу, в три раза меньше. Она в тот депортационный суд ходит чаще, чем в продуктовый магазин! Вариантов развития событий тут несколько. У вашей героини есть туристическая виза, сейчас она ждет суда и находится в стране абсолютно легально. Если она проиграет суд, то может остаться в стране до конца действия визы. Если у нее виза просрочена (что ей на руку) или бы вообще ее не было (перешла границу через пустыню), то открыли бы новое дело о депортации ее из страны. Так вот во время слушания о депортации у нее будет еще одна возможность доказать, что обратно ей нельзя. Судья все внимательно выслушает и решит: депортировать или дать убежище. То есть Марии не стоит волноваться, если слушание дела перенесут.
Четвертое. Есть такое понятие, как withholding of removal (приостановка депортации). В нем ничего хорошего нет. Это возможность остаться в США с правом на работу, но без грин-карты — судья предлагает такое, когда человек или поздно подал на убежище, или не может внятно объяснить причины, по которым ему нельзя обратно в страну. Снять этот статус потом достаточно трудно. С ним нельзя выезжать из страны, воссоединяться с родными… Желаю Марии его избежать.
Пятое. Даже если и этот суд в мае решит, что Мария должна ехать домой, для нее не все потеряно. Надо подавать апелляцию. И потом годами ждать ее рассмотрения. Все это время Мария и ее дочь будут находиться в стране легально. Они смогут работать, учиться, ездить по стране, открывать счета в банке… Кто его знает, как жизнь повернется дальше? У меня в тему есть прекрасная история из жизни, как уборщица в МГИМО брала взятки за поступление. Она делала так: говорила родителям, что договорится, с кем надо (они, кстати, понятия не имели, что она всего-навсего технический персонал), и, мол, если ваш ребенок поступит, вы меня отблагодарите. И, вы знаете, всегда находился хотя бы один ребенок, который поступал! Поступал он сам — она даже не ходила ни к кому, потому что не к кому было пойти! Но в итоге уборщица никогда не была обижена: ее благодарили конвертами, ведь родители ничего не знали.
Вот мы, адвокаты, считайте, как та уборщица, просто конверт берем заранее. Ну не знаем мы, как оно обернется на интервью и в суде. Да, есть более выигрышные дела, есть более спорные. Но вот история Марии как раз показательна: вы можете искренне жаловаться на притеснения, но вас оставят без документов. И ведь условия у нее соблюдены: она обоснованно боится возвращаться на родину, она там не сможет избежать преследований… И есть два вида доказательств: субъективное и объективное. То есть и свой рассказ, и какие-то статьи, официальные законы и акты, подтверждающие ее слова. Ан нет, не сработало! Удачи, Мария! Еще не вечер. И все еще может получиться!
Ксения Воронина
журналист из Казахстана
Знаете, была в командировке в США в позапрошлом году. И мне таксист говорит "Хочешь я тебе расскажу, как тут остаться? Надо сказать, что тебя притесняют, лучше всего по политическим или национальным причинам. Напиши что-нибудь на фэйсбук провокационное. О, ты журналист? Напиши статью антиполитическую, затем говори, что ты боишься возвращаться, и проси визы для мужа и ребенка". Я поржала. Но некоторые, видимо, воспринимают это всерьез и пытаются "свалить" по указанной схеме, разыграв карту дискриминации. Не могу скзазать, что в Казахстане прямо все гладко, но я - алматинка во втором поколении. В Казахстан моя бабушка была переселена после войны. Я окончила русскоязычную школу - физмат, русское отделение международной журналистики в вузе. Работаю на русском языке в русскоязычных СМИ с 2003 года. Моя семья русскоязычная. Русский язык является официальным, что прописано в конституции:"В государственных организациях и органах местного самоуправления наравне с казахским официально употребляется русский язык. Государство заботится о создании условий для изучения и развития языков народа Казахстана". Как журналист я посещаю правительство, парламент, акорду (резиденцию президента) - выступления идут на двух языках с обязательным переводом. Описанное в статье - враньё. Более того, в Каскелене у нас дача, так что я очень хорошо его знаю (Повторюсь, не все в стране шоколадно, но, поскольку Казахстан находится в Евразийском экономическом союзе, инициатором которого и был, и рабочий язык союза - русский, пока документация ведется или на русском или на госудаственном языках, пока есть русскоязычные детсады, школы и отделения вузов - о какой дискриминации речь? )
Бектурганова Виорика Сергеевна
журналист/редактор Алматы/Астана
Сори, но это полный бред. Я не знаю казахского, живу в КЗ много лет (с 1997), нормально работаю, дочка нормально выучила его в школе (у меня, кстати, родной вообще румынский). Более того, у нас всего 3-4 канала на казахском, остальные - на русском. Дочка в русской школе, никаких проблем. Как минимум треть (а скорее - две трети) самих казахов на казахском не говорят (могу утверждать уверенно, я по маме казашка, хотя росла в Молдове и Румынии, и здесь у меня вся семья казахская). НЕТ у нас притеснения русских. Есть проблемы с ЛГБТ (особенно под влиянием РФ), есть проблемы домашнего насилия (декриминализованного, опять же, под влиянием РФ), есть проблемы с коррупцией и вообще проблемы с правами человека - но блин, вот национализма такого - нет. Я скорее поверю, что притесняют казахов, чем наоборот.
Я живу на два города, работа такая (Алматы и Астана), и бывала в большинстве крупных и многих мелких городах и селах РК. НЕТ у нас такого. Да, есть проблемы, да, есть в том числе проблемы гендерного насилия (как везде на постсовке), есть "женщина молчи" как в той же России, но вот именно национального вопроса - действительно нет. При огромном количестве недостатков в стране (а я совсем не идеализирую РК, здесь очень много косяков, от коррупции до отсутствия оппозиции и проблем с правами человека) - нет здесь национального вопроса. Вот чего-чего, но конкретно этого действительно нет. Что касается респондентки - либо она просто врет, потому что очень хочет остаться в штатах, либо ее слова - грязный вброс вроде "распятых мальчиков в трусиках" (но, учитывая, что она в США а не в РФ - вряд ли, не хочу впадать в паранойю и теорию заговора). Так или иначе, респондентка просто врет.
Вообще у нас п****, простите за откровенность. Да, с правами человека - ахтунг, с производством несырьевым - ахтунг, с адекватной цифровизацией - ахунг, с медициной - ахтунг, с политическими свободами и опозицией - ахтунг. У нас мирная домашняя заболоченная автократия, выстроенная на коррупции. Это правда, увы. Но вот чего-чего, а как раз национализма в этом болоте не было и нет. На самом деле - нету. Наоборот, если казахи чем и гордятся до усрачки, так это как раз гостеприимством. У нас иностранец - лучший гость (да, россиян тоже касается). Любого гостя триста раз спросят, все ли по душе. А уж многонациональностью искренне гордятся все - шутка ли, минимум 120 крупных только национальностей. Целые села молдован даже есть... Мне просто есть с чем сравнивать. В Молдове как раз национализм (точнее нет - именно прицельная нелюбовь к русским) еще как была. Причем заслуженно, что уж говорить. Исторически оправдано во-первых, и подкреплено войсками в Транснистрии - во-вторых. Так что после реального национализма я могу отличить говно от конфетки. Жаль, что респондентка наговорила вам столько чуши. Как-то даже... гаденько, что ли. Вот будь она лесбиянкой - я бы поверила. П***** у нас по ЛГБТ. Или трансженщиной - тоже запросто. Женщиной, которая подверглась семейному насилию (причем при любом варианте, любой национальности) - тоже да. Но вот русской среди злых казахов... врет она. Однозначно и определенно - врет
